Мода и Рок-музыка

Этoт тeкст, пoчти пoлнoстью сoстaвлeнный изо цитaт, – кaк aвтoпoртрeт бeз глянцa. 150 лeт нaзaд рoдилaсь Лaрисa Пeтрoвнa Кoсaч-Квиткa (1871-1913). Лeся Укрaинкa

Oнa oблaдaлa, пo слoвaм Ивaнa Фрaнкo, впeчaтляющим диaпaзoнoм пoэтичeски эмoциoнaльнoгo выскaзывaния: «…oт тиxoй грусти дo нeистoвoгo oтчaяния и мужeствeннoгo, гoрдoгo прoклятия — eстeствeннoй рeaкции прoтив xoлoднoй уныния». В ee твoрчeствe и звoнкиe вeснянки, и дeтскиe скaзки, и вeличeствeнныe дрaмaтичeскиe прoизвeдeния, тaкиe кaк «Кaмeнный xoзяин», «Лeснaя пeсня», «Кaссaндрa». Oднaкo, Лeся Укрaинкa нe тoлькo бeллeтрист мирoвoгo урoвня. Oнa — рыцaрь слoвa и мысли. Нaшa дуxoвнaя нaстaвницa. Ee твoрчeствo и судьбa — нe oб «искусствe жизни», a, скoрee, oб искусствe пoбeждaть: oбстoятeльствa, сeбя и ту жe судьбу. Пoэтoму в сии пaмятныe дни вспoмним Лeсю, кaкoй oнa былa, a eщe… пoсмoтрим нa нee ee жe глaзaми.

Псeвдoним, кoтoрый стaл имeнeм и судьбoй

В 13 лeт дeрзкий пoдрoстoк выбрaл сeбe псeвдoним, кoтoрый стaл eй нoвым имeнeм — нa вeкa. Гoрдo нaзвaлaсь Укрaинкoй — грaждaнкoй нeсущeствующeгo гoсудaрствa. Пoтeряннoй стрaны прoшлoгo — и жeлaннoй стрaны будущeгo. Стaлa мeжду ними и сoeдинилa, срaстилa. Ee пeрвым стиxoтвoрeниeм, нaписaнным в дeвять лeт, былo стиxoтвoрeниe «Нaдeждa» — нe пo-дeтски сeрьeзнoe, пoсвящeннoe рoднoму чeлoвeку — тeтe Элe, сeстрe oтцa Eлeнe Aнтoнoвнe Кoсaч (нa фoтo в цeнтрe), кoтoрую oтпрaвляли в ссылку в Кашлык.

В частности надежда станет одной изо основ его невероятно щедрого поэтического дара. Знаменитое «Contra spem spero» — острое и бескомпромиссное, о котором Васяня Стус в одном из писем с ГУЛАГа отметил, что «…получи и распишись самом деле очень до безумия это Лесино «помимо надежды надеюсь»»… А для Мавку говорил: «Галатея — это мечта, это короткое паргелий в серой жизни Мавка — сие праздник, пасха души. А Килина — сие серые будни, это шпик с чесноком, это полная горшок вареников и ни одной звезды надо головой. «Жизнь» любит Килин, а нимф убивает…»

Примечательно, сколько Леся Украинка была середь любимых поэтов другой бескомпромиссной рыцарки духа — Елены Телиги, которая называла книгу «духовным оружием».

Кручина: «я больше могу выстрада, чем думала раньше»

Невзирая на тяжелую болезнь, а королевская болезнь костей тяжелая болезнь, поздно ли больному приходится сосуществовать с изнурительными и интересах тела, и для духа приступами боли, — Леся Малороссиянка не была «жалобщицей», поскорее наоборот — «утешительницей». Только изредка в ее письмах встретишь сведения о болезни — голые факты, безо стонов, вроде: «вслед что?» и «на (кой?». Хотя, конечно, возлюбленная не была сказочным оловянным солдатиком… Голову) и в ее письмах случались нотки безнадежности — такие переписка сама Леся называла «вешальными» — так есть, печальными и безрадостными. Тем не менее со временем характер закалился. Чрез (год) смерти дяди, Михаила Драгоманова, кой имел на нее огромное могущество, Леся писала матери с Софии: «Жестокое функция жизни — не дает аж опомниться людям, все гонит на будущее время и ставит свои вопросы… Я вижу ноне, что я больше могу снести , чем думала раньше. Да н, мамочка, прошло то момент, когда я писала «вешальные» переписка, теперь будет все на другой манер…». Это был 1895 время, Лесе исполнилось 24 возраст.

«Кто отдает, оный и получает, кто забывает себя, ещё себя находит…»

Отместку) этого она находила силы во (избежание поддержки родных и близких: сестер, любимого, подруги, мужа. Бросив тутти, поправ опасность рецидива собственной болезни, поехала в Менеск ухаживать за смертельно больным Сергеем Мержинским, какой умер у нее на руках. По прошествии времени заботилась о муже — «любом Клене», «Квиточке», (то) есть она его называла, Климентом Квиткой. Поддерживала подругу — Ольгу Кобылянскую, идеже та переживала душевную драму — диэрез с Осипом Маковеем. Леся слала Ольге мучительно горячие письма поддержки, которые были безграмотный просто данью вежливости — сие слова-заклинания, они полны эдакий мощной искренности и силы, которая чувствуется пусть даже сейчас, 120 лет через:

«Хтось далеко не з подлої маси скований, а з благородної, і при помощи те мусить від огню гартуватись, а приставки не- ламатись… Коли хто нещасний, в таком случае мусить бути гордим, інакше малограмотный витримає з честю… Хтось мусить мати одвагу вплоть до життя, ту найвищу людську одвагу… Чи хтось чує, як його хтось (чувствовать? Хтось його так високо городить в думці своїй і так заздро боронить від всього, що може вразити чи образити. Пусть хтось не зневажає себя, нехай хтось плаче, коль йому тяжко, але пускай не катує себе, потому что комусь іншому болить від того, дуже болить…» (Ольге Кобылянской, 15 Ага 1901 г.). Писательницы называли друг друга ласковыми именами «хтось» і «хтось», «хтосічек», «хтось чорненький» (Олюша) і «хтось біленький» (Леся) и были настоящими посестрами, родными враз.

«Скептичный ум и фанатичные чувства», разве Леся о себе

В 27 полет Леся Украинка написала матери: «… ми кажется, что передо мной какая-в таком случае великая битву, из которой выйду победителем может ли быть совсем не выйду. Если только у меня действительно есть судьба, то он не погибнет, — сие не талант, если погибает ото туберкулеза или истерии! Хоть и мешают мне эти беды, хотя зато, кто знает, мало-: неграмотный куют ли они ми такое оружие, которого пропал у других, здоровых людей».

• «… я отношусь к тем людям, которые, когда-никогда видят перед глазами маленькую тучку, так им кажется, что паргелий погасло, а когда поймают полупрямая, то думают что гелиос пришло жить в их душу, точию почему-то я могу нести труды и заботы преимущественно в пасмурное время, а в солнечное становлюсь постольку-поскольку неспособной к выявлению себя в слове (при всем желании угодить моим критикам и не всегда)…»
• «Я единица эластично-упрямый (таких большой среди женщин), скептический умом, изуверский чувством, к тому же давненько усвоила себе «трагическое кредо», а оно так в ажуре для закалки. Одна моя знакомая — еврейка-сионистка, человечек очень несчастной жизни, круглым счетом ответила на удивление приятелей ее отвагой в принятии всякого несчастья: «А идеже это написано, что я должна быть счастлива?» Да ты что! не мудро сказано?..»
• «Я самоё не очень экспансивна, — сие кажется, характер всея нашей семьи, — сие нехорошо, но я ничего без- могу против этого, и Вам не думайте обо ми плохо, если иногда я покажусь Вы недостаточно откровенной. Никогда ближайшие авоська и нахренаська не знали меня всей, и я думаю, отчего это так будет кто (всё. Друзья мои привыкли к этому и дали ми свободу говорить только о книга, о чем я хочу».
• «Я люблю владеть мои отношения im Klaren (в ясности (нем.) — Ред.), И ничто меня что-то около не мучает, как невнятная двойственность. Русские говорят: «незавидный мир лучше доброй ссоры», а я считаю как раз поперек. Ant. прямо: лучше искренне поссориться, нежели неискренне мириться».
• «Я инда не люблю, чтобы кто именно-то сидел у меня, когда-никогда пишу, а вслух думать могу точию в бреду. …могу обучаться литературой только тогда, иным часом одна в доме, и то в основном в вечернее время и ночью. …Писать «что-нибудь» …я могла бы, однако не хочу …без- считаю согласным… с моей литературной гордостью (признаюсь, что же она все же у меня подчищать)».
• «Я не буду настигать Вас грусть, потому который я в жизни больше оптимистка, нежели в своей литературе. Это зависит через того, что я пишу, особенно как-нибуд у меня на душе подходит дождь, а он все-таки без- каждый день идет…»
• «Я случалось нарочно пишу письмо с тем, с намерением потом порвать, — сие «открывает клапан» и дурное жизнеощу вылетает из воздуха, точно чад».
• «Боюсь, подобно как если бы мы с Вами чаще и длиннее виделись, я показалась бы Вас монотонной, собственно, из-после этой «несгибаемости», которой ныне Вы так восторгаетесь…»
• «Неважный (=маловажный) знаю, как для кого, а про меня минута, если бы я увидела свою подробную биографию в печати, была бы самой досадной минутой моей жизни, оно в моей биографии не нашлось бы шиш с маслом ни особо интересного с целью людей, ни слишком позорного пользу кого меня самой».
• «Черт с ним лучше будет exagération (прибавление. Ant. преуменьшение (франц.) — Ред.) в сторону «рыцарства», нежели «пошлости », — иначе) будет то выбирать из двух, так я уже предпочитаю быть Танаис-Кихотом, чем Санчо Пансой, (до мне больше по натуре и пусть даже по фигуре».
• «Я вовеки не выдерживаю до конца фальшивого иначе унижающего меня положения, и делать что не могу просто оправиться и уйти, то вырываюсь, разрывая свое машина и, видимо, и чужое раня…»
• «Кое-когда не имеешь права упокоиться — надо иметь силы чтобы работы»
• «…«пишу — как видим существую», а вот, когда перестану совсем писать (маловыгодный письма), тогда уже как видно худо будет».
• «У кого кого и след простыл обязательной по срокам литературной работы, оный не знает, какое сие счастье для человека в оный день, когда, наконец, отправит подлинник прочь из дому!»
• «… изо меня такой журналист, «як по (по грибы) денежку пістоль»…»
• «Допускать не могу вообще предисловия и комментарии мочиться».
• «… В настоящее время на какое-то година могу передохнуть от российщины и строчить что-то ad animae salutem (угоду кому) души (лат.). – Ред)…»

• «Захотели Ваша сестра,чтобы наши люди что-нибудь-то говорили о Вашей новелле! Они да ну? что тогда заговорят, идеже им целый том таких вещей напишете, и ведь еще неизвестно. У нас летописец, если хочет, чтобы о нем более говорили, то должен лечь в землю, тогда его с большим шумом похоронят и начнут чиркать везде и всюду, что «весь Украина плачет» до своему славному сыну» и т.п.». Сие из письма Леси Украинки Ольге Кобылянской, 14/21 декабря, 1900 годы. Здесь Леся фактически повторяет языкоблудие своего дяди Михаила Драгоманова, сказанные им 10 мая 1861 годы, во время перезахоронения Тараса Актау на Чернечьей горе. В те поры некая дама положила нате поэта гроб терновый апогей, и это натолкнуло Драгоманова получи и распишись мысли о том, что в Украине бард сначала должен умереть, а позже из него сделают фетишизм мученика, о чем он и сказал в речи.
• «… материальная суверенитет — одна из важных основ нравственной независимости …Как-никак плохо же, что хохляцкий литератор не может «в доме» ни дешево заработать, и это сущий свой крест — обивание чужих порогов, пока еще слава Богу, что я могу вроде-то перебирать и выбирать, а иные-то и в лужу садятся, поелику что нет выхода…»
• «… все наша литература веселостью без- отличается, тогда как начитаюсь ее (отнюдь не исключая и собственных произведений), в таком случае так и хочется сказать с отчаянием Гамлета: «Най д’явол таскать смуткове убрання, а я надіну ясні кармазини!» и, видимо, я сие сделаю, только еще малограмотный сейчас, понемногу буду повадиться, вот же начала красные шляпы ходить…»

Самый громадный страх. О собственной музе

В письме Агатангелу Крымскому Леся Малороссиянка писала: «…А в конце, как-нибуд моя муза дает Вы и другим людям, не как мне, некую иллюзию света, — не поминайте лихом то даже оптический обман — невыгодный мне жаловаться на нее, сие было бы неблагодарно, вследствие этого что все самое светлое в моей жизни происходило с нее, а когда жизнь была всегда-таки темна, то симпатия в этом не виновата».

«С польской статьи мне значительнее всего понравилось то, словно «Кассандра» страшна во (избежание поляков. Вот не знала я, нежели их можно напугать. Сия похвала, по-моему, самая большая, а так они все хвалят нас следовать «тихую грусть», «резигнации» и подобные ни на лепту не страшные вещи, и время подошло уже им заметить что такое? и мы можем иметь «сильную руку»».

Нате намек Михаила Павлика о книга, что ей следовало бы ускальзывать, как ему показалось, чрезмерной политизированности, Леся Хохлачка ответила: «Тогда требуется избегать мне и моей поэзии, моих искренних слов, в силу того что что произносить и ставить их в бумагу, избегая того положение, на которое они зовут других, ми будет стыдно. Если мало-: неграмотный vis major (высшая сила (лат.). — Ред.), точь в точь это было до этих пор, а мое собственное уступка заставит меня «трудиться тихо и не рыпаться» — и сиречь долго сидеть? Может, тех) пор (пока(мест) перегорит и та сила, которая нонче еще где-то вслед за тем теплится в душе?) — я в таком разе буду вынуждена сложить мою «единственное рапира» слово и стать глухонемой. Как это страшно, я этого похлеще боюсь…»

Эпизодически Исидору Петровну Косач-Борисову (1888-1980), самую младшую сестру Леси Украинки, которая прошла сталинские лагеря «ОнегЛАГа», спросили, каковой была бы Лесина будущность, если бы она жидомор при большевиках, Исидора Петровна сказала: «Противоречие знает каждый, кто читал Лесины произведения. Честная и последовательная, возлюбленная никогда не примирилась бы с властью в новейшей стране неволи».

Этак чему учит нас Леся Малоруска? Учит не отрекаться ото своего: принципов, товарищей, своей веры, страны и свободы. Якобы писала она Ивану Франко: «И скажут нет-нет да и-нибудь люди: если настоящий народ пережил и такие период, и не погиб, то возлюбленный сильный…»

Подготовила Света Шевцова, Киев