Мода и Рок-музыка

Фoтo: прeсс-службы aртистa

Вoсстaнoвлeннoe из пeпeлищa жилищe тeпeрь укрaсилo, кaжeтся, oблoжки и рaзвoрoты всex интeрьeрныx журнaлoв. Нo личнo мнe в этиx xoрoмax нрaвится тo, чтo прямo с пoрoгa, в приxoжeй, тeбя встрeчaeт, слoвнo икoнa, зaтeйливaя инстaлляция с ликoм Нaшeгo Всeгo — Aллы Пугaчeвoй. Ни у кoгo бoльшe тaкoгo нeт! Дaжe eсли любят-oбoжaют, нo из-зa рeвнивoгo чeрвякa в душoнкe вeдь удaвятся, нo нe пoвeсят – вoт тaк oткрытo, oткрoвeннo, с пиeтeтoм, нa вxoдe! A Бaри вeсь в этoм, чeлoвeк бeскoнeчнo рaсширeннoгo и aбсoлютнo рaскoмлeксoвaннoгo сoзнaния. Кaрaбaс-БaрИбaс oтeчeствeннoгo шoу-бизнeсa, глaвный «нa-нaeц» стрaны, oтмeчaющий нa дняx 70-лeтиe.

Нeдaвнo в крeмлeвскoм гaрдeрoбe нa Бaри нaбрoсилaсь экспрeссивнaя дaмa: «Бaри Кaримoвич, я дo сиx пoмню, кaк былa нa кoнцeртe «Интeгрaлa» в 1973 гoду, мы тaк oтрывaлись!». «Я сeйчaс, кoнeчнo, нe живу «Интeгрaлoм», — рeфлeксируeт г-н Aлибaсoв, — у мeня кучa прoблeм: с «Нa-Нoй», с выпускoм нoвoгo aльбoмa, с сaйтoм. Нo oнa мeня вoзбудилa — вспoмнить «Интeгрaл», пoлeзть в aрxивы. Тaкaя aтoмнaя бoмбa эмoций, кoтoрыe этa жeнщинa сoxрaнилa в сeбe!».

A истoрия дeйствитeльнo знaтнaя. Фaктичeски пeрвaя в СССР рoк-группa, лeгaльнo и успeшнo гaстрoлирoвaвшaя пo всeй стрaнe, в то время, когда официальная мифология «гонимого русского рока» с его «институциональными» идолами еще только зарождалась.

Из «Интеграла» вышла целая плеяда знаменитых музыкантов и даже продюсеров, наследивших в самых разных местах: от музыкантов групп «Машина времени», «Кукуруза», «Электроклуб», «Форум» до Жени Белоусова, Игоря Сандлера, Сергея Челобанова, Юрия Лозы, не говоря уже о «великом комбинаторе» Андрее Разине. «Я бы себя не проявил, не будь их, — с благодарным благородством констатирует именинник, — Все уходы были болезненными, но меня радует, что они нашли себя как музыканты в совершенно несоприкасаемых жанрах».

Бари в один день празднует юбилей с его бывшим подопечным Владимиром Левкиным. «На-на-пупсу» 90-х в свою очередь уже 50! Офонареть! Они даже хотели вместе отмечать, но не смогли совместить графики.

Но, каких бы звезд и комбинаторов ни взрастил в недрах своей творческой профлаборатории Бари Алибасов почти за 30 лет творческого пути, он сам – еще тот изощренный комбинатор в истории нашей поп-музыки и шоу-бизнеса. При этом досконально помнит фамилии, имена, обстоятельства, которые, казалось, давно могли стереться из памяти за давностью годов, времен и даже эпох. Вот тебе и 70-лет!

Вместо топтания по «На-Не» он предлагает: «Лучше поговорим даже не об истоках, а о смыслах. Потому что не понимая смысла, нельзя вообще что-то понять, включая и то, почему и откуда взялась сама «На-На»…

«Икона» Аллы Пугачевой в квартире Алибасова.

Мандаринку – за идиотскую песню

— Бари, ни физически, ни поведенчески ты, конечно, и близко не похож на 70-летнего старца…

— Вот есть сейчас Миша Егонин в группе «На-На», ему 22 года. Общаясь с ним, я чувствую себя моложе, чем он — по остроте восприятия, необычности оценок окружающих событий. Они уже всё знают! Понимаешь, в чем проблема возраста! Это вечное: не надо меня учить! Люди сами ведь себя этим и старят. А я всегда удивляюсь – каждому дню, каждой новости, каждому открытию. Проблема, таким образом, в восприятии, а не в количестве прожитых лет.

— Ты был другим в свои 22 года, не считал, что все уже знаешь?

— Нет. Я всегда пытался сблизиться с людьми, которые могут меня чему-то научить. Я всегда удивлялся тому, что они знают и что у них есть. Кто-то собирал пластинки, магнитофонные записи, кто-то ремонтировал велосипеды, кто-то гонял голубей и эти голуби возвращались домой, что меня просто поражало. Кто-то играл в лапту или в городки так, что попадал по цели при каждом вбросе. Всё было открытием! И по сей день открываю почти каждый день для себя что-то новое.

— С трудом представляю, что нового матерейший из матерых может для себя еще открыть…

— Вот, пример. Мы сейчас очень много работаем с Михаилом Гуцериевым (поэтом-песенником, — прим. автора), целую программу делаем…

— Ну, песни Михаила Сафарбековича стали открытием даже для Аллы Пугачевой…

— Ты можешь сколько угодно ерничать, а я был поражен тем, что, оказывается, есть еще такие же люди, как я. Мы разговаривали, ставили пластинки, что-то слушали, играли на инструменте… Просто есть такие люди, которые просыпаются каждый день с жаждой открытия, а не ворчанием: как все надоело, все это уже было и гори оно синим пламенем. Таких людей никогда не назовешь старыми.

— А откуда, на твой взгляд, это всезнайство юных? Интернет?

— Я задавался этим вопросом, и ты мне сейчас подсказал ответ. Какое было информационное пространство в мою молодость? «Слава КПСС» — на каждой крыше, стене, заборе. Вот и вся информация. Да еще восклицательный знак в конце. И ни одного слова больше! А теперь наваливается столько, что даже я освоить не могу.

— В далекие 60-е «Славу КПСС», однако, потеснила другая загадочная надпись на некоторых заборах — афиши «Биг-бит-ансамбль «Интеграл», и «Слава», похоже, поперхнулся…

— «Интеграл» был открытием для тех, кто видел уже результат долгой и скрытой от глаз эволюции. А для меня открытие началось намного раньше, когда на станции Чарская Семипалатинской области Казахской ССР, где я родился и вырос, мама сшила мне впервые зеленую тюбетейку, расшитую белым бисером, и я в этой тюбетейке пел какую-то идиотскую песню в детском садике на елку. Меня поставили на стульчик, и, стоя на этой табуретке, я вдруг увидел то, чего никогда не видел, стоя внизу. Понимаешь! Совершенно другой ракурс обзора! Я увидел сверху кучу маленьких детей. И еще заработал мандаринку, мой первый гонорар… С тех пор понеслось: я уже ставил стол, на стол еще табуретку и делал шоу. Стоя практически под потолком, выкручивал лампочку и засовывал в патрон нож, а нож был у меня во рту. Из патрона естественно сыпались искры, потому что коротило. Эффект на детей это производило умопомрачительный.

— Фаер-шоу Rammstein нервно курит…

— Вот эта тюбетейка, шоу с лампочкой, которое я придумал и начал показывать, костюмированные представления, которые я устраивал во дворе – это и было моим взрывом, моим началом, которое все и предопределило потом. Мать меня постоянно ругала, потому что испортил то одно платье, то другое – перешивал их на какие-то тюрбаны, маски, на эти детские переодевания…

— Предрасположенность к профессии, значит, генетическая…

— Думаю, именно так. А в те времена стало уже появляться много необычного, в том числе в музыке. Мы купили радиоприемник «Урал 57», растянули на крыше большую антенну на два столба, и услышали вдруг «Голос Америки», а там говорили про какой-то «Битлз» и про какой-то «Элвис Пресли»… С югов – из Сухуми, из Крыма – стали привозить в то время самодельные пластинки «на ребрах» — на рентгеновских снимках умельцы нарезали звуковые дорожки с музыкой, поясняю для тех, кто не знает и вряд ли может это даже представить…

Были записи, которые ни на каких «эстрадных концертах советской песни» или по телевизору не звучали. Mama Yo Quiero, Tumbalele – целая эпоха такой музыки, смеси бразильской самбы, твиста, рок-н-ролла. Ничего похожего раньше мы не слышали! Потом появилась выпущенная каким-то невероятным образом государственной фирмой «Мелодия» пластинка «Твист на мосту» с двумя песенками. Это был первый официально выпущенный в СССР твист! Но в школе эту пластинку запрещали ставить на вечерах отдыха. Прибегал учитель, ответственный за порядок, и все отключали, отбирали, даже разбивали. У меня так две или три пластинки разбили. А их же еще тогда достать надо было, то есть заплатить в два-три раза дороже. Ведь в магазине просто так это купить было невозможно…

Первая афиша. 1966

«Подрывная эстетика». Запрещенная КГБ афиша 1982 г.

Тошнотворные «Битлз»

— Я жду, когда ты про Пресли уже скажешь – как он тебя потряс и ты ринулся создавать бит-группу…

— Элвис Пресли меня разочаровал. Это была страшнейшая нудятина.

— Вот и здрасьте!

— Тягомотная жвачка по сравнению с бразильской-то карнавальной музыкой. И он еще ведь пел дурацким академическим голосом. У Кобзона даже более джазовый и роковый голос, чем был у Элвиса Пресли… Единственное, что там завораживало, ритм.

Но в первом моем школьном ансамбле мы играли музыку, которая была мне необыкновенно по душе, круче, чем любой рок-н-ролл – кубинская музыка. Это разрешали, потому что была кубинская революция, Фидель, Остров свободы, Куба – да, янки – нет! Весь нынешний гранд-фанк – детский лепет на фоне экспрессии кубинской музыки.

У меня даже были маракасы, я украл пионерские барабаны в школе и сделал из них настоящую барабанную установку. Инструментов ведь тогда не было… И вот с этой кубинской музыкой мы впервые поехали на гастроли с нашим школьным ансамблем: Мишка Арапов – рояль и баян, Валера Белов — труба, Вова Яковлев – кларнет, и я – на барабане. Назывались мы «джаз-ансамбль», а были фактически диксилендом.

Я резал на мелкие кусочки партийно-комсомольские плакаты «Наш урожай» и продавал их в качестве билетов, за что меня в итоге призвали к порядку. Мы на неделю уезжали из школы с гастролями, и никто не знал, включая родителей, где мы.

Помимо строгих выговоров меня постоянно исключали из школы за «самовольный выезд художественной самодеятельности» – то на три дня, то на неделю. Совсем-то выгнать не могли – по советским законам среднее образование было обязательным… Поэтому, когда мы с Мишкой Араповым поехали в Усть-Каменогорск и поступили в строительный институт, совершенно логичным было, что через месяц мы поступили на работу во Дворец культуры металлургов рабочими сцены.

Директор Леонид Петрович Котовский, видимо, почувствовал, как любой взрослый, что перед ним талантливые дети и однажды отдал нам ключ от подвала. Это был 1965 год. Мы зашли в подвал и обомлели: он весь был завален фантастическими музыкальными инструментами. Была даже Ionika, та самая легендарная (клавившный синтезатор – прим. автора), которой в СССР почти не было. Единственная Ionika была у ансамбля «Дружба», где пела Эдита Пьеха. И эта Ionika валялась у них в подвале!

— Прямо пещера Алладина!

— Оказывается, свинцово-цинковый комбинат, при котором был этот ДК, напрямую торговал с ГДР, они чем-то там обменивались, и не только заводским оборудованием, но еще и музыкальными инструментами – и ударные установки им завезли, и гитары, и всего этого в этом подвале было завались. Оно всё искрилось, золотилось. Ведь купить тогда нельзя было ничего, всё надо было доставать. Поэтому мы были ошарашены. И мы тут же начали зарабатывать уже музыкой.

Меня оформили руководителем джаз-квинтета, который я и назвал «Интеграл». Оттуда, собственно, и началась профессиональная музыкальная и сценическая карьера. Начали работать в городе, причем сразу в нескольких местах, и получали везде зарплату. Играли в ресторанах, на танцах в парке, и в итоге все это вылилось в какие-то сумасшедшие по тем временам деньги. Их было столько, что нам казалось: даже Рокфеллер не мечтал наверное в нашем возрасте о таких деньгах.

— История музыкальной Золушки!..

— Да, я был абсолютный любитель, самоучка, художественная самодеятельность, если хочешь. Но в «Интеграле» уже работали профессиональные музыканты, которые закончили музыкальное училище. Помимо игры на любимых барабанах я всегда был еще и организатором процесса, так сказать, идеологом – давал направление. Сначала увлекался джазом, он по уровню, конечно, был намного выше рок-н-ролла.

— Тем более, что Пресли ты уже забраковал. А «Битлз»?

— И «Битлз» меня никогда не привлекали, инфантильная тошнотворная музыка. Для меня были, конечно, Литтл Ричард, Джеймс Браун, Джерри Ли Льюис. Это были музыканты, которые вываливали мощный энергетический поток, а «Битлз» — одни сопли да слюни. Даже когда они рок-н-роллы свои играли, это было невыносимо.

Думаю: ну, как же так, «Польку-бабочку» делают из любой песни этими слащавыми голосами, этим приторным хором, прямо как в художественной самодеятельности усть-каменогорского дворца культуры! Я не воспринимал их вплоть до альбома Yellow Submarine (1969), когда у них действительно начались поиски какого-то интересного звукового пространства. А тогда значительно более привлекательными для меня были совершенно сумасшедшие Blue Jeans, адепты так называемого «британского вторжения»… В общем уже через полгода на наших афишах термин «джаз-квинтет» я заменил на «биг бит ансамбль». Мы стали первой профессиональной рок-н-ролльной группой, которая работала по найму в городе. Я зарабатывал по 250-300 рублей в месяц, при том, что инженер получал 120, а директор завода 250-280 рублей. Летом, когда шел чес на танцах, и по 300-400 у меня выходило!

Звезды танцплощадок Усть-Каменогорска. Группа «Интеграл», 1965 г.

Амбрэ на «Маленьком плоту»

— Тем временем в Москве и Питере зарождалась первая волна настоящего оригинального русского рока – «Соколы», «Скифы», «Славяне», «Скоморохи», назревало, как революция, скорое пришествие «Машины времени», и никто не знал про «биг-бит-ансамбль» из Усть-Каменогорска…

— Первая реальная рок-группа, официально работающая, гастролирующая, появилась, на минуточку, в Ленинграде и называлась она «Поющие гитары». Это был рок, потому что там было три гитары, настоящее гитарное звучание, и пели они уже не очень по-советски – по голосовой подаче, внутренней ритмике… Хотя официально их называли ВИА – вокально-инструментальный ансамбль. А мы были единственные, кто умудрялся уже в те годы выпускать афиши как «Биг бит ансамбль». А то, что ты назвал… Они могли где угодно по дворам начинать, кончать – эти соколы-шмоколы-фигоколы… Кто и что они там играли, никто не видел, никто не знал, передать это невозможно.

— Ой, тебя сейчас Градский прибьет.

— У меня хоть записи остались – 1966-го, 67-го годов и т.д. Потому что я по своей вредности всегда все записывал, чтобы на репетициях ткнуть в нос музыкантам, когда они начинали ерепениться… А теперь это – документальные исторические свидетельства, если кому-то захочется спорить, кто, когда, где был первым, последним, посередине…

— Но они, однако, создавали уже оригинальную музыку, а вы лишь паразитировали на англоязычных каверах на своих танцульках… Кстати, как вам их разрешали петь?

— Ничего подобного! Мы создавали и свой репертуар. Постепенно. А по-английски кто мог нам запретить петь? В том и была прелесть и уникальность нашего положения – мы были коллективом, который работал по договору на мероприятих, на танцах, а не состоял на ставке в филармонии.

Не было бы, наверное, Бари Алибасова и «Интеграла», если бы не уникальность ситуации, в которую я тогда попал. Мы людей на уши ставили, усть-каменогорцы до сих пор помнят эти танцы. У нас было намного больше вольницы. За каждым нашим шагом не следили худсоветы, они на танцы не ходили. Пока «Интеграл» не интегрировался уже в официальную структуру той же самой филармонии – сперва в Усть-Каменогорске, а потом в Саратове, куда мы уехали, потому что нас начал выживать из города секретарь обкома по идеологии Сорокин. Площадка с танцами, где мы играли, была прямо напротив его окон, и он сказал, что не успокоится, пока не выгонит нас из города. Но, если бы он нас не выжил, то, наверное, и с тобой бы я сейчас не говорил. Так что – большое спасибо секретарю по идеологии…

Впрочем, мы всегда находили способы, как обходить идеологические, бюрократические и цензурные рогатки. Когда закончилась наша эпопея в Усть-Каменогорске, мы уже были аттестованы Министерством культуры как артисты-инструменталисты второй категории.

— В нагрузку при переезде вам достался еще и Юрий Лоза?

— Он тоже работал в восточно-казахстанской филармонии в агитбригаде, которая ездила по кошарам – пастушьим стоянкам, где живут по четыре-пять человек со своими детьми, женами. Выгоняют этих баранов куда-то и смотрят за ними. Филармония их тоже обслуживала, а Лоза работал аккомпаниатором у клоуна Юрки Павлова и его жены, которая ходила по проволоке. Так они и ездили втроем по этим кошарам восточно-казахстанской области.

А наш клавишник Толя Филипьев не мог уехать с нами в Саратов, потому что заканчивал институт иностранных языков. Нужно было найти замену, и замдиректора филармонии Валерка Яшков говорит: слушай, у нас один гитарист болтается по кошарам, может ты заберешь его, вроде неплохой парень, поет-играет на гитаре сам себе, пока те по проволоке ходят. И вот пришел Лоза — в рубашке, в которой он отфигачил два месяца по кошарам, не раздеваясь. Это было что-то страшное.

— Попахивало, что ли?

— Еще как! Но меня потрясли «траурные» рукава и воротник. Черные-пречерные! Хотя рубашка была когда-то салатового цвета. Он пришел прослушаться, значит. Я ему говорю: «Может, ты помоешься пойдешь?». «Да, ну, спасибо, не волнуйся, — Говорит он, — Я как-нибудь так»… Ну, и спел он какую-то свою песню чудацкую. Потом эта песня оказалась «Плот».

— Мегахит, однако!

— Он до сих пор меня дрочит за то, что я не взял эту песню в репертуар. Я ему говорю: «Интеграл» — это рок-группа, какой «Плот»? Мы же не шансон! Назывались «джаз-квинтетом» всего лишь месяцев семь, а с 1966 года были уже бит-группой, убрали контрабас… В итоге Лоза проработал в «Интеграле» 5 лет, за которые мы объездили всю страну — от Владивостока до Бреста, от Мурманска до Ашхабада. И по тем временам это была единственная профессиональная рок-группа, гастролирующая по стране.

«Интеграл», рубеж 1970-80-х.

Хитрее Шуфутинского

— Как же вы умудрялись протаскивать эту подрывную надпись «биг бит ансамбль» на своих афишах?

— Показываешь на утверждении один макет, который подписывают, а в печать относишь другой.

— Страшный подлог и преступление!

— Конечно, преступление. Поэтому меня бесконечно и дергали. Могли посадить раз пять-семь. Каждый раз, когда это всплывало, были претензии, следствие. Таких афиш тогда в Советском Союзе не было, никто не понимал, что это за «бит» такой? Так же было и с программами, которые мы официально аттестовывали. Это было мучение – придумать две разные песни с одним названием: одну – простенькую, патриотическо-советскую, чтобы ее утвердила комиссия, а другую – настоящую рок-н-ролльную, чтобы исполнять ее уже на концерте под утвержденным названием.

Можно было быть суперпрофессионалом, но, если репертуар не соответствует курсу партии, значит тебя – долой. Ты можешь соответствовать курсу партии, но быть не профессиональным музыкантом – тоже «досвидания». То есть нужно было быть и суперпрофессиональным музыкантом, и придерживаться идеологической линии этого Славы КПСС. Не все выдерживали. Половину «Москонцерта» расформировывали как-то. «Веселые ребята» несколько лет сидели на репетиционном периоде, поскольку не могли пройти аттестацию в начале 70-х. «Лейся, Песня» расформировали, в ней Шуфутинский был. Потом уехал в Америку…

Никакая комиссия никакой рок-н-ролл в жизни не утвердила бы, как и наш визуальный ряд, который у нас всегда был не менее мощным, чем музыка. Чего, кстати, тоже не было в то время ни у одной группы в СССР. Намного поздее, правда, в 1982 году, наша афиша была даже запрещена КГБ – там не было никаких подрывных надписей, там была просто «идеология внешнего вида», как нам оъяснили, подрывная эстетика. Разрушаете, дескать, образ советского человека, а он не должен быть таким. И опечатали склад со всем тиражом. А у нас же все было в таком стиле. И как ты это сдашь худсовету? Поэтому волосы забирали за воротничок, все прилизывали, подбривали, одевали пиджаки приличные, одинаковые и выходили (к комиссии), пели песни о войне, о победе, о социализме, о мире во всем мире. А потом под этими же названиями рвали зал уже совершенно другими композициями.

— А, если бы эта комиссия вдруг завалилась на настоящий концерт?

— А так и было! Но все было отработано. Концерт всегда открывал я вступительной речью. Пока говорил, прочесывал взглядом зал. Вижу, сидит чувак, лезет в карман, достает листочек и начинает писать. Ни диктофонов, ни магнитофонов, ни смартфонов, ничего же тогда не было. На листочках и в блокнотиках все слюнявили. Так или иначе мы их вычисляли и мгновенно переориентировались – начинались песни про войну и светлое будущее. У нас всегда было две программы!

— А несчастный зритель, значит, оказывался страшно разочарованным?

— Ну, да, попадали иногда. Но это было крайне редко. Везде в филармониях были свои люди, заранее знали, кто когда придет, предупреждали. В Саратове нас очень любили, что важно. Я тут как-то даже нашел в интернете воспоминания первого заместитель начальника отдела культуры Саратовской области, который рассказывал о том, как они, дескать, «прикрывали Алибасова».

— А это не так?

— Конечно, не так! Директор Саратовской филармонии Александр Николаевич Скорлупкин пришел к начальнику управления культуры и тот ему сказал: «Или ты уволишь Алибасова, или положишь партийный билет». Скорлупкин достает партийный билет и кладет его на стол. Потому что мы были еднинственным в штате филармонии гастролирующим коллективом, приносившим колоссальную прибыль. И этот начальник управления перебздел, что у него в кабинете его же подчиненные швыряются партийными билетами. Вот так они «прикрывали» «Интеграл». Меня пытались несколько раз посадить. Один раз даже три дня просидел в тюрьме в Саратове, когда на меня ОБХСС натравили.

— Что тебя заставляло вот так ходить всегда по краю пропасти?

— Хороший вопрос. Это ведь только с возрастом начинаешь любить «Барыню» или «Польку», понимаешь, что это тоже какие-то там корни, национальное, и там тоже может быть что-то интересное. А когда ты молодой, то у тебя совершенно другая музыка в голове, по другому стучит сердце, с другой скоростью течет кровь. И хочется играть ту музыку, которую любишь. И для меня всегда было важно делать то, что никто не делал.

Я ведь никогда особенно не любил рок-н-ролл в чистом его виде. Моему представлению и вкусу соответсвует все-таки психоделическая музыка. На меня оказали влияние Шёнберг, Пендерецкий… Поэтому было столько психоделики в «Интегральных» шоу – не только в музыкальном ряде, в этих длинных интродукциях и соло, которыми мы разбавляли забойные рок-н-роллы, но и визуально. Поэтому были такие костюмы, столько света, стробоскопы, чего не было ни у одного гастролирующего тогда коллектива. Наше обородувание и реквизит возили два 25-тонных трейлера, 42 человека в штате! И для филармонии это окупалось сто раз. Это было неслыхано тогда! Другие ездили на свои концерты на автобусе «Кубань», куда влезало все их барахлишко, и приезжали они за час до концерта.

Весь твой хваленый русский рок – переигранный западный рок-н-ролл, только с русскими словами… По большому счету играть рок-н-ролл в России – это смешно. Все-равно надо быть для этого американцем. Другой драйв. У нашего, когда он берет гитару, сразу шансон получается из рок-н-ролла, как бы он ни играл на этой гитаре. Потому что мы мыслим на сильную долю, это свойство русской национальной музыкальной традиции. А в рок-н-ролле все идет на вторую долю, и они всю музыку так воспринимают. Вот и весь сказ. Другая культура.

Шокирующая «визуализация» была излюбленным коньком Алибасова и во времена «Интеграла», и во времена «На-На»

Не Бог, но с именем его…

— Ты вот сочишься сарказмом, а ведь у этих рокеров зато был социальный подтекст, даже политический протест в текстах, чего не было в «Интеграле».

— Да, в словах у них был этот протест. А у нас все это выражалось в музыке. Мы нарушали существующие нормы и правила, ломали все стереотипы, которые существовали в башке советского человека: внешним видом, манерой поведения, пластикой тела, лица, светом, атмосферой. Это была иная система мировосприятия, и дело было совсем не в словах. Даже голые люди у нас бегали по сцене.

— Ужас! Как небеса не рухнули на твоего Славу КПСС?

— Сейчас голыми бабами да мужиками даже Большой театр не испугаешь. А тогда это было за гранью допустимого. Всем этим создавалась особая среда… И работали мы по пять концертов в день! Представляешь, я выхожу на сцену на первый концерт в 9 утра! Чтобы приехать, настроить аппаратуру, переодеться, загримироваться, встать надо в 6 утра! А предыдущий концерт закончился в полночь. Выходишь и говоришь: «Добрый вечер! Ой, доброе утро!»…

— А что за люди-то приходили в 9 утра?

— Я бы очень хотел сейчас найти хотя бы одного из тех зрителей. Но битком залы были! И я тоже думал: ну, кто эти люди? И ведь тоже нафуфыренные сидели, разодетые. В те годы, когда опять же не было никакого Интернета, музыкальных телеканлов, видео-шмидео, достаточно было повесить афишу с надпись. «биг бит ансамбль» и аншлаг гарантирован!

— В Советском Союзе люди в 9 утра обычно уже работали-учились, строили коммунизм? А не работающих арестовывали…

— Фиг его знает, как они там оказывались, я не знаю. Но филармония была очень довольна, они на нас зарабатывали гигантские деньги.

— Откуда же ты черпал все эти фишки «атмосферной психоделики» в информационном вакууме железного занавеса?

— Это были фантазии. Мне всегда казалось, что музыка, свет и пластика – это единая среда, а чтобы почувствовать пространство, в нем, помимо музыки, должно быть еще и движение. На этом восприятии строилась вся моя музыкальная и сценическая концепция. Поразительно, что «Интеграл» никогда не писал хитов, у нас их просто не было, и при этом почти 20 лет концертной деятельности по всей стране при битковых залах! Причем, для создания этой среды мы вкладывали много своих средств. Техника, оборудование, многое покупали за свои деньги, искали, доставали. У нас была самая большая концертная ставка – 20 рублей за концерт, и я в добровольно-принудительном порядке собирал с каждого по 50 копеек на оборудование. Лоза до сих пор воняет по поводу этих 50 копеек из 20 рублей – дескать я оббирал музыкантов… Мы 80 осветительных приборов возили с собой, которые для нас сделал на заводе отец нашего музыканта Игоря Сандлера.

— Со своей страстью к психоделике ты должен был, наверное, писать от восторга, когда в 1989 году в СССР впервые приехал Pink Floyd?

— Говно! Я ушел с концерта!

— Перестань!

— Клянусь! Как только свинья надутая полетела над залом, так я и ушел. Ну, это невозможно было смотреть… Ой, шарик надувной, полетел! Да тьфу!

— Сейчас надо по-другому говорить: «Тьфу на тебя, Pink Floyd!»… Кстати, а как ты из Бориса превратился в Бари? На первых афишах, смотрю, написано – Борис Алибасов. Для фирмашности?

— Нет, просто в Советском же Союзе не было национальностей, был советский человек. И хотя все документы на меня даже в школе были оформлены как на Бориса, родители звали меня с детства Бари. Это – арабское имя, распространенное у мусульман, так же, как у русских – греческие имена: Александр, Константин, Кирилл и т.д. Это – одно из 99 имен Бога, и оно переводится как Творец.

— Родители как в воду глядели!

— Но оно было странным для обычного советского уха. И даже в армии я служил еще как Борис. А, когда вернулся в 1972 г. и возобновил «Интеграл», то вдруг почувствовал: а почему я должен быть таким, как все? У меня есть родители, они мне дали имя. Почему я должен его стесняться? Вот и вся история, пошел и поменял паспорт на основании свидетельства о рождении. Но на афишах еще долго писали «Борис», не разрешали мое имя, оно им тоже казалось, как тебе, американским, подрывным, подражание Западу! Но я счастливый человек – в том смысле, что меня всегда окружали благодетели, которые ко мне очень хорошо относились. Так что и эту проблему тоже удалось решить спустя какое-то время.

Смотрите видео по теме:
«Фрагмент концерта. 1967 год.»

01:20

— История «Интеграла» связана с преодолением барьеров, запретов. Но, когда в 90-х запреты рухнули, ты не стал наслаждаться обретенной вольницей с «Интегралом», а, закрыв группу, создал коммерческий бойз-бэнд «На-На». На радость, надо сказать, всем музыкальным критикам…

— Это просто эволюция музыки, причем мировой. Во-первых, то, в чем мы два десятка лет были единственные и уникальные, начали вдруг делать все. В каждой филармонии появился свой «интеграл» — как-раз на волне вольницы. Во-вторых, само развитие музыки диктовало смену формы и содержания. Еще на рубеже 70-80-х появилось диско, и вся великая музыка 60-х сдохла. Поменялась ментальность поколения. Были уже другие уши, они по другому воспринимали звуки, им не нужен был ни протест, ни революция, ни психоделика, ни освоение пространства, ни эти экспериментальные звуки, которые уносят тебя неизвестно куда. Им нужен был звуковой комфорт, в этом заключалось их новое звуковое пространство. А другой важный мотив – доказать и проучить своих бывших выкормышей Пудовкина, Разина, Шишинина.

Тот же Разин у меня был, ведь, в должности отнеси-принеси-подай. Накрывал столы в гостиницах после концертов, потому что мы приезжали уставшие… Конечно, они нахватились внутри этой отлаженной машины, где всё по секундам, как в космосе. Научились у меня четко управлять процессом, ходили за мной, все записывали. А потом решили, что сами с усами и побежали создавать свои «ласковые маи» да «комбинации». Создав «На-На», я хотел продемонстрировать, что они – фуфло, а такие же деньги, как и они, можно зарабатывать настоящей качественной музыкой и высочайшим профессионализмом.

— Но теперь уже и «На-На» стала эпохой, 90-е были ее десятилетием. Но ты до сих пор носишься с ними, как с писаной торбой, добавляешь к стареющим «бойз-бендерам» молоденьких солистов… Это уже старческое, ностальгическое, да? Жаль с любимым барахлишком расставаться?

— Нет. Сейчас как раз возвращается музыка «Интеграла». И «На-На» осваивает эту новую для себя форму – клубную музыку. Традиционная форма шансона «припев-куплет» уже исчерпала себя. А «клубняк» дает нам возможность вернуться к «Интегралу», но с другими звуками, с другим драйвом. Мы это сейчас и делаем. Та же самая психоделика! И по форме, и по содержанию: типа накидались и в клуб, а там все прет, искрится, исчезает, появляется. Только тогда, в 60-70-е эта волна была подпольная, а сейчас она – коммерческая.

— Как-то мне неловко даже заикнуться в контексте этой психоделической алилуйи про нового автора ваших шлягеров – поэта-песенника Михаила Гуцериева… Вам тоже не удалось избежать сей участи? «Зинаида», смотрю, вот закрутилась вовсю. Это и есть – ваша современная психоделика?

— Деньги – это всего лишь маяк. В пути могут случиться любые штормы, и маяк дает направление. Но когда я впервые встретился с Гуцериевым, мы проговорили два часа, он читал мне стихи, и я был поражен тем, насколько он психоделичен. В его стихах нет традиционной песенной формы, к которой мы привыкли – Пахмутова-Добронравов, припев-куплет, развитие сюжета: мы пришли с наганом, всех застрелили, Марусю похоронили, рассказ окончен… И весь прочий шансон. А у него этого нет! Я ему сказал: ваши стихи очень напоминают мне мою юность, когда мы, обдолбанные, слушали психоделическую музыку, потому что у вас в стихах нет сюжета. Набросаны образы, и они просто текут – один за одним, взаимодействуя, не взаимодействуя…

Не знаю, был ли Гуцериев удивлен такой оценкой его стихов или нет, но он достал большую пачку своих стихов и мы стали их читать. И я подумал, что еще верну то, что не доделал в 60-е, именно с этими стихами. У меня в студии работают совершенно молодые пацаны, клубные до мозга костей, мы с ними за три дня слепили уже четыре песни. И ребята в диком кайфе, и мне они очень сильно нравятся, потому что отвечают сразу двум критериям – и группы «На-На», и группы «Интеграл». Кольцо замкнулось.

— Поздравляю, Бари, с юбилеем! Желаю твоему психоделическому куражу не угасать еще столько же!

Смотрите видео по теме:
«Фрагмент концерта. 1986 год»

02:40