Мода и Рок-музыка

С Ником Кейвом. Фото: Kerry Brown.

— Уоррен, вы играли во многих группах, у вас насыщенный творческий путь. The Bad Seeds – главное дело жизни, или вы уделяете одинаково большое внимание каждому проекту?

Я всегда был очень пытливым человеком, мне никогда не было интересно просто упереться в один угол и смотреть в него, не замечая вокруг ничего другого. Именно поэтому, наверное, я овладел несколькими инструментами, экспериментировал, пробовал себя в различных направлениях, но последние 10 лет я настолько глубоко погружен в реальность The Bad Seeds, в жизнь группы, что, конечно, она стала центром моей творческой вселенной.

— В юности вы выступали на улицах. Могли ли вы себе представить тогда, что будете играть в экспериментальной рок-команде? И вообще, о чем вы тогда мечтали?

Нет, я даже не думал об этом. Я учился играть на инструментах, которые в принципе не очень типичны для рок-музыки, — помимо скрипки, это флейта, бузуки, мандолина… Клавишные и гитара, конечно, уже что-то более близкое к жанру, но тем не менее. При этом мне всегда хотелось стать участником какого-то интересного бэнда, но то, что я начал сотрудничать с рок-группами, было чистой случайностью.

— Интересен ваш взгляд изнутри: как менялись The Bad Seeds с годами? Я имею в виду не только музыку, но и атмосферу внутри коллектива…

— Я начал играть с командой в 1995, до этого у нее уже была целая история. Она никогда не двигалась по одной проторенной дорожке, изначала заявила о себе как о таком музыкальном «организме», который бесконечно трансформируется, существует в контексте самых разных стилей и направлений, поэтому The Bad Seeds очень условно можно называть рок-коллективом. Знаковым периодом было то время, когда участником группы был Бликса Баргельд (лидер культовой немецкой команды Einsturzende Neubauten — прим.авт.). Ему нелегко далось решение уйти, но он был вынужден это сделать, чтобы уделять достаточно времени своему главному детищу. Поворотным моментом стал уход нашего мультиинструменталиста Мика Харви в 2009 после 25 лет работы в коллективе, где он, конечно, был одной из ключевых фигур. Тур нам тогда помог завершить гитарист Эд Куппер, но он так и не вошел в постоянный состав. Такие трансформации в составе были частью естественного процесса. Так или иначе, The Bad Seeds – это прежде всего личность самого Ника. Он и сделал группу феноменом. Его энергия, идеи, личность и харизма — тот стержень, на котором все держится. Поэтому что бы ни происходило внутри коллектива, в какие бы экспериментальные дебри нас ни заносило, музыка все равно остается узнаваемой, со своим ярко выраженным характером. Но при наличии лидера возможность раскрыться и проявить себя есть у каждого участника, что ценно. И еще мы никогда не боимся рисковать, не теряя при этом творческой самоидентичности. Пробовать что-то новое — это всегда риск, но статичность — это смерть для группы.

— Вы помните свою первую встречу с Ником и первые впечатления от работы с ним?

— Мы сначала встретились за ужином, и Ник немного рассказал мне о своей творческой кухне. Меня это заинтересовало, и тогда он пригласил меня на студию. Это был интересный опыт, и мы продолжили делать что-то вместе. Я не думал о том, что буду постоянно играть в группе. Сначала были записи, потом — какие-то совместные выступления, а уже через несколько лет я погрузился в эту историю окончательно, с головой. Все шло своим чередом, очень органично.

Фото: Cat Stevens

— The Bad Seeds изначально заявила о себе как группа, не похожая на другие. Такой она остается уже много лет. В чем, на ваш взгляд, ее феномен?

— Думаю, главная сила коллектива — в живых выступлениях, очень энергетически мощных, экспрессивных, динамичных. На них все музыканты следом за Ником буквально физически включаются в действие, и зрители получают некий «электрический» заряд, становятся свидетелями музыкального ритуала. И мы сами никогда не знаем, к чему все это приведет. Все шоу очень эмоциональные, и все — разные. Ник одновременно проявляет себя как талантливый актер и человек, который наоборот — не играет роль, а срывает с себя все маски, выходя на сцену, становится абсолютно обнаженным. Мне кажется, феномен как раз в этой двойственности, противоречивой гармоничности. И мы нашли свою публику. Она открыта, интеллектуальна, готова к чему-то экстраординарному, к внутренним трансформациям. Поклонники отдают нам на концертах не меньше энергии, чем мы им. Они становятся полноправными участниками происходящего, они создают это необычное пространство вместе с нами. Это удивительно.

— В 2006-м вы вместе с другими участниками группы создали сайд-проект Grinderman. Почему вы не стали развивать эту историю в рамках The Bad Seeds, просто не показали ее как другую сторону творчества группы?

— Несмотря на открытость экспериментам, нам все-таки не хотелось мешать все в одну кучу. После долгих гастролей в поддержку альбома «Abattoir Blues / The Lyre of Orpheus» в 2004-м Ник вдруг начал писать много песен, аккомпанируя себе на гитаре, что он довольно редко делает. И мы решили, почему бы не сделать проект, отличающийся от того, чем мы занимаемся в коллективе. Так появился Grinderman. Это был такой шаг в сторону гаражного рока. Мы выпустили одноименный дебютный альбом, отправились в тур по Европе и Америке, но умудрялись не отвлекаться при этом от основной деятельности: на следующий год вышла пластинка The Bad Seeds “Dig, Lazarus, Dig!”

— Вы с Ником вместе работали над саундтреками. Чем отличается процесс создания музыки для кино и для группы?

— Да, мы написали музыку к фильмам «Предложение», «Как трусливый Роберт Форд убил Джесси Джеймса», а в 2009-м выпустили вдвоем диск «White Lunar» с нашими саундтреками. Когда пишешь музыку для кино, ты работаешь на режиссера. И если, создавая композицию для группы, никогда не знаешь, что получится в итоге, то здесь у тебя есть конкретная идея, историю, которую нужно либо проиллюстрировать, либо раскрыть с какой-то другой стороны. Хотя нужно отдать должное режиссерам, они давали нам достаточно творческой свободы.

— Вам когда-нибудь приходится надевать на сцене маски? Или вы максимально раскрываете себя настоящих?

— Никаких масок. Выходя на площадку, мы показываем себя настоящих, даже более настоящих, чем в реальной жизни, где порой социум и происходящие события заставляют тебя неосознанно закрываться.

— Случаются ли в группе ссоры, конфликты? И как это влияет на процесс?

— Бывает всякое, все мы живые люди. Когда постоянно находишься вместе на студии, в турах, это иногда психологически тяжело. Конфликты возникают в семьях, в дружеских отношениях — это неотъемлемая и неизбежная часть жизни. Вопрос в том, можешь ли ты увидеть, что за всеми этими неурядицами стоит нечто большее, то, ради чего стоит двигаться дальше. Это то, что в конечном итоге помогает разрешить любые противоречия, если, конечно, это не кардинально разные взгляды на творчество.

— Вы помните свою первую поездку в Россию? Чувствуете ли вы различия между публикой в разных странах?

— Это было в 1990-х. Я никогда не был до этого в вашей стране и отчетливо помню свои первые впечатления. Меня поразили горящие глаза людей в зале. Я увидел перед собой воодушевленную толпу, готовую воспринимать каждый звук, каждое движение. Российские слушатели очень внимательные, вдумчивые, одновременно — эмоциональные. Четвертая стена между ними и нами рушится моментально. Хотя удивительно как раз то, что музыка — универсальный, международный язык. И при всех различиях у поклонников The Bad Seeds в разных странах есть много общего. Это ощущение витает в воздухе, чувствуется некое родство, все они — наши единомышленники.